Очевидно, что наш долг – журналистский, земляческий – осветить малоизвестные стороны жизни урожденного нашего классика, не забывать о нем в пестром, стремительном и не всегда гораздом на память веке нынешнем. Мы решили поговорить о Соколове-Микитове на стыке двух календарных лет – года уходящего и года наступающего. Они ознаменованы датами достаточно круглыми и весьма значимыми, чтобы вспомнить о них. В году уходящем отмечалось 90-летие «великого перелома» – исторического поворота в судьбе русской деревни, так дорого ей обошедшегося; отмечалось и 105-летие начала Первой мировой войны, сотрясшей тогдашнюю Россию до основания. А в году наступающем мы будем праздновать 75-летие окончания Великой Отечественной и Второй мировой войн – это самый настоящий юбилей, под знаком которого и должен пройти год 2020-й.
Почему о Соколове-Микитове – «на стыке»? Потому что так он прожил свою жизнь, так распорядилась судьба – он был свидетелем нескольких исторических эпох, присутствуя при сломе одной и рождении новой. Страна по имени Россия фундаментально и кратно менялась на его глазах, что делает его жизненный путь уникальным, писательское видение – неповторимым. Напомним, что Иван Сергеевич, начинавший писать еще при Николае Втором, на закате царской России, дожил до эпохи «позднего» Брежнева, до времени, которое принято называть «застоем» СССР.
Наш собеседник – кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы и журналистики СмолГУ Оксана НОВИКОВА, автор более 120 научных публикаций, многие из которых связаны с жизнью и творчеством Соколова-Микитова.
Изгнание
90 лет назад, в «год великого перелома», в жизни нашего земляка произошло еще одно глубоко потрясшее его событие. Определившее всю дальнейшую его жизнь и, вполне вероятно, мировоззрение. Классик стал таким, каким мы его знаем, во многом под влиянием трагических событий вокруг его семьи, случившихся в 20-е годы.
Об утраченном родовом гнезде писателя речь заходит довольно редко, среди профессионалов-литературоведов и больших любителей его творчества. По определению таких людей много не бывает. Мы хотели бы сегодня вернуться к драматическим событиям 90-летней давности, чтобы рассказать широкому читателю о нравах, царивших в тогдашнем молодом советском обществе.
Русская, точнее, уже советская земля не оскудевала талантами. Еще был жив Маяковский, боролся за место под солнцем Булгаков, недавно опубликовали свои «Двенадцать стульев» Ильф и Петров, Олеша находился на гребне успеха, написав гениальную «Зависть», Пришвин вел свои убийственной правды дневники… За границей, о которой еще пойдет речь, находились и писали Горький, Алексей Толстой, Куприн, разумеется – Бунин, Мережковский… А русский литератор Соколов-Микитов покидает родной кров.
Но это – уже пик, развязка трагедии. Давайте обо всем по порядку.
– Оксана Александровна, что же за события привели к изгнанию 37-летнего писателя с семьей из родного и столь любимого гнезда? Речь о доме в Кúслове, который чудом сохранился до наших дней, пусть и перенесен, и в котором сейчас большой музей Соколова-Микитова…
– Нужно начать с того, что вообще значил этот дом для писателя.
Соколовы-Микитовы обосновались в нем, когда будущему писателю было всего три года. Ребенка привезли из урочища Осеки под Калугой, где он родился и где его отец служил лесником, работая на помещика Коншина. Отец с братом в складчину смогли поставить этот дом – очень крепкий, из цельных отборных бревен. Так Соколовы-Микитовы обосновались в Кислове, по сути, там появилось их имение. Был еще дом так называемой качановской бабушки – это в Качанах, другой деревне... Дом в Кислове – просторный, сегодня в нем находится музей, и мы можем судить, каким он был при Соколовых. Наверное, этот дом с самого начала был если не предметом зависти, то – ревнивого отношения местных жителей. До революции Соколовы спокойно жили в этом доме, а после, когда имения и усадьбы стали отбираться новой властью – там устраивались школы, больницы и другие учреждения, – в 1919 году отца писателя не выдворили, но серьезно потеснили, потому что в этот дом вселилась местная ЧК. Как рассказывают, дом быстро преобразился, и не в лучшую сторону. Скажем, новым постояльцам было лень лишний раз выходить во двор, и они превратили в отхожее место кадушки с цветами. Писатель, приезжая на Смоленщину – начиная с 1922 года, по возращении с невольной чужбины, – останавливался и в Качанах, но все-таки стремился в родной дом. Соколов-Микитов хлопотал, писал в Москву и пообещал отдать этот дом под «писательскую колонию». Благодаря санкции из Москвы чекисты съехали, и дом был отдан писателям, Иван Сергеевич смог в него вернуться. Но местное население было этим недовольно, жители писали кляузы: «Как же так? У всех имения отобрали, а этот – вселился, да еще отца-мироеда вернул!.. А дом уж очень хорош!»
В 1924 году Соколовы вернулись, а с 1925 года начинается официальное выселение из губернии помещиков, списки составляются специальной междуведомственной губернской комиссией, которая рассматривает конкретные дела по конкретным людям. В одном из документов – протоколе с заседания этой комиссии в августе 1925 года – фигурирует и имя помещика Соколова. Как пишет исследователь Михаил Наумович Левитин, против семьи писателя местными властями велась целенаправленная акция по выдворению из этих мест. Соколов-Микитов в этой ситуации снова был вынужден обращаться за поддержкой в Москву, к тогдашнему редактору «Нового мира» Полонскому и редактору «Известий» Скворцову-Степанову, и они написали соответствующую бумагу в поддержку писателя-попутчика. Дом удалось отстоять. Были такие «попутчики», которых брали под защиту. Например, писателем-попутчиком считался Алексей Толстой, тот же Пришвин… На какое-то время вопрос затих, приезжали в этот дом погостить и Константин Федин, и Пинегин, но писательского паломничества не получилось, потому что это все-таки глушь, далеко от Москвы. В 1927 году отец писателя внезапно умирает от сердечного приступа, и вся неприязнь окружающих полностью переносится на сына, на Ивана Сергеевича. Прискорбно то, что застрельщицей выступала местная интеллигенция, она повела себя крайне некрасиво. Местные учителя выступили с инициативой признать Соколова-Микитова и его жену нетрудовым элементом со всеми вытекающими последствиями, в том числе – лишением избирательных прав. Писателю снова пришлось обращаться за поддержкой к своим влиятельным знакомым.
Но в 1928 году та же губернская комиссия вынесла окончательное предписание: семью помещика Соколова следует выселить. В этом документе значится много неправды. Во-первых, никаким помещиком отец Соколова-Микитова не был, он – разночинного происхождения, сын дьячка. Во-вторых, в этом предписании указывалось, что сам Соколов служил в старой армии, и это ставилось ему в вину. Хотя, как мы знаем, после Февральской революции он приехал в красный Петроград в качестве депутата от фронтовых солдат и был представителем их Совета в столице.
В этой сложной ситуации Соколову снова помогли из Москвы: его отправили в длительное путешествие. Его командирует газета «Известия», и он совершает морские плавания, практически целый год находясь в командировках. Возвращается как раз в конце июля 1929 года и вскоре с семьей покидает Смоленщину – предписание о выселении вышло еще год назад. Писатель с семьей оставляет родовое гнездо и перебирается в Гатчину.
Наверное, это – главная карательная мера властей, которую он испытал на себе за свою жизнь: выдворение из отчего дома.
– Сейчас мы к этому вернемся... Получается, младшая дочь в семье, Лидочка, родилась в 1928 году, в крайне недружественной обстановке, когда писатель находился вне дома, в постоянных отъездах…
– Да, это так.
– Но ведь и в «спасительной» Гатчине семья прожила не так уж долго?
– Из Гатчины в Ленинград, в так называемую «писательскую надстройку» на канале Грибоедова, Соколовы переедут в 1934 году. Дом знаменит тем, что там тогда жил цвет литературного Ленинграда: Зощенко, Заболоцкий, Каверин, Евгений Шварц, многие другие.
– Бывал ли Соколов-Микитов на смоленской земле в дальнейшем?
– В 1950 году он снова приезжает на Смоленщину и затем описывает свой визит в очерке «Свидание с детством». Писатель побывал в областном центре, Качанах, Кислове, и это было уже окончательное прощание с родными местами. В 1952 году он насовсем обоснуется в Карачарове, под Тверью, тогда – Калинином, где по распоряжению местных властей ему будет выделен участок для строительства дома. И у него начнется новый период в жизни – карачаровский.
Пройдут годы, и смоляне в дань уважения создадут музей писателя в его бывшем жилище, которое чудом сохранится. Из Кислова этот дом перевезут в деревню Полднево, реставрируют, и в 2007 году музей откроется и заработает. Наверное, это знак не только уважения со стороны смолян, но и покаяния, раскаяния...
– Не проходил ли Иван Сергеевич фигурантом по каким-либо политическим процессам в 30-е и другие годы?
– Главной претензией к нему было даже не то обстоятельство, что его отец был помещиком, а – длительное нахождение на чужбине, то есть в эмиграции. Другое дело, что это было вынужденное пребывание за рубежом, и он вернулся, но он опубликовал за границей так называемые очерки о красной деревне. О том, что он увидел в русской деревне после революции, – в частности, о деятельности продотрядов. О том, что лентяи и горлопаны взяли власть на местах... Конечно, писатель этого не принял. Оказавшись за рубежом, Соколов-Микитов в газете русских эмигрантов «Руль» писал о случившемся. Разумеется, эти публикации могли дорого ему обойтись, но, видимо, не было соответствующего указания сверху – такая литература у нас находилась только в спецхранах. Разворачивать «дело Соколова-Микитова» не стали. Тем не менее известно от брата жены (фамилия его Малофеев) о том, что прямо у него на глазах в 1937 году в ленинградской квартире Соколовых-Микитовых прошел обыск. Он происходил с ночи до 10 часов утра. Представители НКВД, ведомые дворником, вошли в квартиру и сразу бросились к пишущей машинке, стали проверять бумаги. Не скрыли своего разочарования... Как потом предположили присутствовавшие, кто-то из соседей просигнализировал, донес, что за полночь хозяин квартиры что-то печатает. Последовала вот такая реакция органов. На самом деле дочь не успевала подготовить материал для школьной стенгазеты, и мать помогала ей с печатанием. Были обысканы комнаты (в детскую заходить не стали), ничего компрометирующего не нашли, но домочадцы были уверены, что Соколова-Микитова заберут. Однако чекисты лишь взяли с него слово о неразглашении информации о случившемся и – покинули дом. Можно понять чувства писателя и его семьи…
Война
– Каково участие писателя в Первой мировой войне? Мне кажется, эта глава его жизни вообще сокрыта от широкой публики…
– Согласна с вами. Мировая война, 105-летие начала которой нынче отмечалось, – это одно из белых пятен в биографии Соколова-Микитова.
Известие о начале этой войны застало его у берегов Эгейского моря, он находился в плавании в качестве матроса торгово-пассажирского парохода «Королева Ольга». Так, будучи в Греции, он испытал к тому времени третье сильнейшее потрясение в жизни. Первое – это когда мать в 1902 году привезла его, десятилетнего мальчика, из глуши, из Кислова, в Смоленск – большой город, чтобы отдать на учебу в Александровское училище. «Жизнь тогда сломалась в первый раз», – впоследствии напишет он. Второе потрясение – его переезд в Петербург в 1910 году, когда он поступает на частные сельскохозяйственные курсы. Переломный момент в жизни. Третий такой момент – известие о начале войны.
Узнав об этом событии, он своим ходом, на перекладных, через Турцию, едва не попав в плен, добирается до России и, как это часто бывало с писателем, сначала едет на Смоленщину. В 10–20-е годы он приезжал сюда «залечивать раны», восстанавливать душевное спокойствие после пережитого. Так случилось и на этот раз. Отсиживаться, конечно, он в родных местах не мог и понимал, что должен как-то послужить родине, – новости с фронтов приходили совсем не радужные. В такое тревожное время он не мог оставаться в стороне и пошел добровольцем на фронт. Его направляют на краткосрочные санитарные курсы, и этот опыт отразится в его очерках того времени. Так, в пасхальную ночь на Варшавском вокзале, где был устроен госпиталь, он впервые воочию видит смерть…
Соколов-Микитов оканчивает эти курсы и попадает в санитарно-транспортный отряд. Отряд меняет места дислокации: Киев, Ровно, Чертков (Галиция)… Служба в этом отряде отражается в его очерках, которые публикуются в «Журнале для всех» В.С. Миролюбова в 1916 году. Почему именно в этом журнале – потому что другие не брали по цензурным соображениям. Соколов-Микитов не принадлежал к ура-патриотам. Он писал о жизни в окопах, о нехватке снарядов, о нашем «позорном раскисляйстве», о том, что Россия страдает от воровства… Реалистично и правдиво он говорит об изнанке войны. Он, как мне кажется, в ХХ веке стоял у истоков такого отечественного литературного явления, как «окопная», солдатская правда. Он пишет с позиции гуманиста, вся его натура восстает против войны.
– Давайте от Первой мировой войны перейдем к Великой Отечественной. Мне доводилось читать о недоумении корейской читательской аудитории: как же так, ваша страна, ваш народ ведет самую кровопролитную войну в истории человечества, а писатель Пришвин пишет книги о какой-то клюкве?! Напомните, пожалуйста, чем занимался Иван Сергеевич во время Великой Отечественной…
– Меня задел этот вопрос. Во-первых, Пришвин написал свою знаменитую повесть «Кладовая солнца» – о том, как дети-сироты отправляются на болото за клюквой, – в 45-м году, уже после Победы. Пришвин был весьма воодушевлен этим событием и написал свое произведение, не побоюсь этого слова – шедевр, на одном дыхании. Там тема войны заявлена, она звучит, потому что указывается, что мать этих детей умерла от болезни, а отец воюет на фронте.
Поначалу, в 1941 году, Иван Сергеевич мобилизации не подлежал, потому что ему шел 50-й год, и в начале войны это был непризывной возраст. Жили тогда они на канале Грибоедова в Ленинграде, а лето традиционно проводили на природе, по соседству с Виталием Бианки – в деревне Михеево; тогда это была Ленинградская область, сейчас – Новгородская. Там семью застало известие о начале войны. Было принято решение не возвращаться в Ленинград. Однако с началом войны нравы в округе стали меняться, супругов крупно обворовали – украли их продовольственные запасы, и жене, Лидии Ивановне, пришлось ехать в Ленинград за едой. Потом они перебрались в другую деревню, на Новгородчине, – в Морозово. Речь шла, по сути, о выживании. От голода спасала охота… Ивану Сергеевичу пришла туда повестка – уже в 1942 году (деревня не была оккупирована). Но его вызывали не на фронт, а для рытья окопов. Потом, разобравшись, что к чему, его освободили от этой обязанности. Соколов-Микитов совместно с Бианки хлопотал, обращался в писательскую организацию, чтобы их семьи были эвакуированы, как и у других писателей. Такое решение было принято, и 22 мая 1942 года на две семьи была выделена теплушка, и их перевезли в Молотов – так тогда называлась Пермь. Там Соколов-Микитов поступает на службу в лесхоз… Понятно, что писатели-природоведы оказались в глубоком тылу не у дел. Находясь вдали от войны, не зная ее реалий, они не могли писать о происходящем. Правда, три военных очерка Соколов-Микитов написал, однако не стал их публиковать – они увидели свет позднее. А с октября 1942 года он уже в качестве спецкора по Уралу занимался непосредственно журналистской работой. И, опять же, выручала охота… В эвакуации было голодно, что говорить, и стояла задача выжить. Было тяжело… В 1940 году, перед началом войны, от чахотки умерла старшая дочь Арина, в семье оставалась средняя, школьница Елена (Алена). Лидочка умерла совсем маленькой… Местные власти относились к писателю скорее с сочувствием, как к человеку редкой профессии.
Сталин
– Если говорить на такую тему, как Соколов-Микитов и Сталин, то нужно сказать, что она не вполне проясненная. Есть факты, которые указывают на состоявшуюся личную встречу. Это произошло в 1933 году. Соколов-Микитов как корреспондент «Известий» отправляется с экспедицией на спасение корабля-ледокола «Малыгин». Произошло страшное. Суденышко «Руслан», которое бросилось на помощь «Малыгину», само затонуло, и погибли люди. Сам писатель находился на другом судне, ледокол в конце концов спасли. Последовало разбирательство, а Соколов-Микитов готовил материал для своей публикации. Конечно, он хотел правдиво рассказать обо всем, что видел. По этому вопросу – кораблекрушения – и состоялся прием в Кремле. Есть воспоминания мемуаристов, которые слышали эту историю от Ивана Сергеевича. Его вызвали в Москву, в Кремль. Сталин поднялся ему навстречу, подал руку, сказал, что читал рассказы Соколова-Микитова и они ему понравились. Представил присутствующих – Молотова, Ворошилова и Кагановича. Писателя попросили рассказать об увиденном и выводах, которые он сделал из этой ситуации. Правильными ли были действия? Можно ли было спасти людей? Соколов-Микитов без утайки разъяснил свою позицию по случившемуся. В пересказе мемуаристов вождь одобрил услышанное и высказал пожелание, чтобы писатель так и изложил вопрос в своем материале. Соколов-Микитов написал правдивый очерк «Спасение корабля», он считается одним из его сильнейших журналистских материалов. Убрали всего одну фразу – финальную. Весь экипаж погибает, и в прощальной радиограмме капитана Клюева своей жене было напутствие сыну, чтобы тот, когда вырастет, стал кем захочет, но «только не моряком». Вот этот пессимизм вычеркнули.
Якобы Сталин в ходе встречи подарил писателю трубку, но, поскольку информация единичная, неподтвержденная, возможно, это миф. Сталин спросил: «Не нуждаетесь ли вы в чем-то?» Писатель ответил отрицательно. Тогда Сталин предложил ему обращаться в случае необходимости – без стеснения. Соколов-Микитов воспользовался этим предложением, когда заболела его старшая дочь Аринушка. Чахотка, ее нужно было срочно отправить на юг – писатель обратился к вождю с письмом, напомнил о встрече… Сталин распорядился выделить самолет, и на этом борту Арину и еще одного больного мальчика доставили из Ленинграда на юг. Арина проведет свой последний год в Ялте, спасти ее не удастся… А о жесте вождя сохранились вот такие сведения.
Святость
– Я бы предположил, что личная встреча с вождем послужила некой защитой для писателя, если бы не знал, что множество людей, лично преданных Сталину и делу революции, попали в тюрьмы, были казнены...
– Твардовскому приписывают фразу, высказанную при встрече с Иваном Сергеевичем: «Как вас, с такими глазами, – и не расстреляли?!»
По многочисленным воспоминаниям, Соколов-Микитов производил впечатление святости, был человеком особенным, явно не из этих времен…
– Да-да, меня поразило высказывание писателя Юрия Коваля, которое он сумел сделать во вполне атеистическом 1981 году: «Попросту сказать, Иван Сергеевич был из тех людей, которых раньше на Руси называли святыми». И еще, там же, в воспоминаниях Коваля: «Таким был Иван Сергеевич для всех окружавших его людей – святым, благословения которого жаждут. Мысли его бывали порой чрезвычайно просты, но всегда заключалась в них абсолютная истина»…
– Да. Для Твардовского особенность Соколова-Микитова была очевидна. И, как видим, не только для него.
